Не было королеве Сьюзен Великодушной покоя на чужой земле. Дневной зной нагонял на неё сон, но сквозь сон этот нужно было говорить все положенные Величеству речи, пусть речей этих было много меньше, чем полагалось хозяевам земли. Нужно было внимать людям, что показывали ей чужую страну, по тому что не их вина была в том, что дрема пленяла её охотнее, чем их истории. Нужно было вечно терпеть рядом людей, ни один из которых не был родным и безопасным, по тому что не могли хозяева ни на секунду оставить высокого гостя без прислуги. Без своих рабов, не смеющих взглянуть в глаза ни хозяевам, ни гостям. Ночь же дарила прохладу, одиночество - и жажду действия, которую не получалось дозваться днем. Лунный свет до бела отмывал глаза от сна, и бесполезно было кутаться в прозрачные покрывала, слишком тонкие, чтобы согреться под ними так, будто вокруг - дневная жара. Лишь под утро первой ночи смогла она доверить себя ночной дреме, и по тому на вторую ночь и не пыталась королева лечь спать с закатом. Хоть и достигли Четыре Правителя Нарнии зрелости, где-то в глубине души оставались они теми детьми, кем впервые прибыли на эту землю. Не ребячились они, когда дело касалось судьбы их королевства, но, как всякий ребенок любил улизнуть из-под опеки родителей, так четверо венценосных любили сбегать от своих же слуг и своей же охраны, не чтобы тревожить их, но чтобы дышать свободой, недоступной тому, кто вечно под чьей-то опекой. И сейчас, в чужом дворце и с чужой охраной, где прислуживали всем сломленные рабы, как никогда хотелось королеве этой свободы. Колебалась она - ведь если дома каждый мог понять такую шалость, и лишь древние гномы журили королей и королев за безрассудство, позволяющее пренебрегать телохранителями, то что же могли подумать господа калорменцы, поймав гостя и королеву крадущейся по дворцу, будто особой наглости вор? Да только всё едино не понимали калорменцы нарнианцев, не понимали обычаев вольного народа, считая их варварскими. И решилась королева. Оделась она как подобает знатному воину этих мест, чтобы скрыла её одежда эта хотя бы от части чужих взглядов, только лук за спину повесила собственный. Хоть и был дворец чужим, чуяла сердцем королева Сьюзен, когда надо красться кошкой, чтобы её не видели, а когда идти как ни в чем не бывало, чтобы видели не её. В сговоре с ней был лунный свет, в сговоре был неясный свет факелов - не видно было в полумраке, что неровно лежит краска, что скрывает белизну её кожи. Достаточно хороша была королева своим естеством, чтобы не печалиться от того, что не останется после прогулки у неё косметики для того, чтобы наводить красоту. Знала королева, что если выйдет из дворца, не сумеет она проникнуть обратно, ведь вдвойне бдительны стражи к тем, кто приходит, чем к тем, кто уходит. И смирилась она с этим, ведь и в самом дворце за пределами спальни можно было вдохнуть воздуха, а не сонной мути и не душных благовоний. Для того же, чтобы побег от чужих глаз не был единственным её занятием этой ночью, решила она напомнить рукам своё мастерство владения луком. Не по пролетающим птицам и не по фруктам в чужом саду нужно было стрелять, чтобы не раскрывать своей сути, и по тому искала она положенное для тренировок в стрельбе место, и увенчались успехом её поиски. Пустым было бы стрельбище, не будь в дальнем конце его девы из тех, что под покрывалом. Увидав пришедшего воина, бросилась дева бежать, но быстро нагнала королева её торопливо семенящий шаг - не слышала королева ранее, чтобы девы под покрывалом учились сражаться, и любопытство вспыхнуло в сердце её. Лишь дотронулась королева до плеча женщины, рухнула та на колени, и, рыдая, взмолилась не касаться тела своего, не обрекать этим на мучительную смерть, коей накажет за это хозяин. И по мольбам этим, по голосу поняла королева, что не женщина перед ней, а юноша. Больно слышать ей было мольбы, не их жаждала слышать королева, и бросилась она утешать юношу, говорила, что захоти - не сможет она обречь его на наказание за чужие касания, что хотела лишь узнать чуть больше о чужом народе. Успокоил он мольбы и слезы свои, и сказал, что нет обычая рабам из тех, что под покрывалом, учиться владеть оружием, один лишь хозяин его жаждет, чтобы из его гарема раб владел навыком стрельбы, да не каждый раб, а только один. Но нет у него таланта, и по тому наказывает его хозяин за неумение, по тому и ходит он ночью тренироваться, чтобы не разочаровать господина своего в следующий раз. И посмотрела королева на белые руки юноши, и увидела на них кровавые полосы, что оставила на выхоленных пальцах, не имеющих права на мозоли, тетива. И увидела она на белых запястьях следы порезов, будто связывали руки юноши струной лютни или лука. И в сочувствии своем опустиась королева на землю рядом с чужим рабом, ища под покрывалом глаза его. И увидела она, что волосы его, при белой коже, темны, и смутное беспокойство одолело её. Скинула она покрывало с юноши, вгляделась в лицо, вечерняя краска на котором смазалась лишь немного. Коснулась волос его, и поняла, что не от рождения темны его волосы - слишком мягкие они для природно черных. И тогда настигло её понимание - её образ отразился в лице раба этого, что прячет лицо под покрывалом. Не зеркальным было сходство черт, но несомненным. И спросила королева, не принц ли Рабадаш хозяин его, и голос её звенел льдом. И не посмел раб смолчать в ответ на требовательность вопроса её, и подтвердил верность её догадки. Страх овладел им, и явен был королеве, и по тому сказала она, чтобы завтра поутру постарался он быть рядом, пусть и вопреки приказам хозяина, и подал ей знак. Потребует она тогда у Рабадаша, чтобы подарил он ей своего раба, и не посмеет он отказать ей в такой малости. И знала королева, что будет это последним подарком, что примет она от жаждущего её принца. И знала она, что это последняя ночь, что проводит она в его дворце.
-
-
05.01.2012 в 18:28Не было королеве Сьюзен Великодушной покоя на чужой земле.
Дневной зной нагонял на неё сон, но сквозь сон этот нужно было говорить все положенные Величеству речи, пусть речей этих было много меньше, чем полагалось хозяевам земли. Нужно было внимать людям, что показывали ей чужую страну, по тому что не их вина была в том, что дрема пленяла её охотнее, чем их истории. Нужно было вечно терпеть рядом людей, ни один из которых не был родным и безопасным, по тому что не могли хозяева ни на секунду оставить высокого гостя без прислуги. Без своих рабов, не смеющих взглянуть в глаза ни хозяевам, ни гостям.
Ночь же дарила прохладу, одиночество - и жажду действия, которую не получалось дозваться днем. Лунный свет до бела отмывал глаза от сна, и бесполезно было кутаться в прозрачные покрывала, слишком тонкие, чтобы согреться под ними так, будто вокруг - дневная жара. Лишь под утро первой ночи смогла она доверить себя ночной дреме, и по тому на вторую ночь и не пыталась королева лечь спать с закатом.
Хоть и достигли Четыре Правителя Нарнии зрелости, где-то в глубине души оставались они теми детьми, кем впервые прибыли на эту землю. Не ребячились они, когда дело касалось судьбы их королевства, но, как всякий ребенок любил улизнуть из-под опеки родителей, так четверо венценосных любили сбегать от своих же слуг и своей же охраны, не чтобы тревожить их, но чтобы дышать свободой, недоступной тому, кто вечно под чьей-то опекой. И сейчас, в чужом дворце и с чужой охраной, где прислуживали всем сломленные рабы, как никогда хотелось королеве этой свободы. Колебалась она - ведь если дома каждый мог понять такую шалость, и лишь древние гномы журили королей и королев за безрассудство, позволяющее пренебрегать телохранителями, то что же могли подумать господа калорменцы, поймав гостя и королеву крадущейся по дворцу, будто особой наглости вор? Да только всё едино не понимали калорменцы нарнианцев, не понимали обычаев вольного народа, считая их варварскими. И решилась королева. Оделась она как подобает знатному воину этих мест, чтобы скрыла её одежда эта хотя бы от части чужих взглядов, только лук за спину повесила собственный. Хоть и был дворец чужим, чуяла сердцем королева Сьюзен, когда надо красться кошкой, чтобы её не видели, а когда идти как ни в чем не бывало, чтобы видели не её. В сговоре с ней был лунный свет, в сговоре был неясный свет факелов - не видно было в полумраке, что неровно лежит краска, что скрывает белизну её кожи. Достаточно хороша была королева своим естеством, чтобы не печалиться от того, что не останется после прогулки у неё косметики для того, чтобы наводить красоту.
Знала королева, что если выйдет из дворца, не сумеет она проникнуть обратно, ведь вдвойне бдительны стражи к тем, кто приходит, чем к тем, кто уходит. И смирилась она с этим, ведь и в самом дворце за пределами спальни можно было вдохнуть воздуха, а не сонной мути и не душных благовоний. Для того же, чтобы побег от чужих глаз не был единственным её занятием этой ночью, решила она напомнить рукам своё мастерство владения луком. Не по пролетающим птицам и не по фруктам в чужом саду нужно было стрелять, чтобы не раскрывать своей сути, и по тому искала она положенное для тренировок в стрельбе место, и увенчались успехом её поиски.
Пустым было бы стрельбище, не будь в дальнем конце его девы из тех, что под покрывалом. Увидав пришедшего воина, бросилась дева бежать, но быстро нагнала королева её торопливо семенящий шаг - не слышала королева ранее, чтобы девы под покрывалом учились сражаться, и любопытство вспыхнуло в сердце её.
Лишь дотронулась королева до плеча женщины, рухнула та на колени, и, рыдая, взмолилась не касаться тела своего, не обрекать этим на мучительную смерть, коей накажет за это хозяин. И по мольбам этим, по голосу поняла королева, что не женщина перед ней, а юноша. Больно слышать ей было мольбы, не их жаждала слышать королева, и бросилась она утешать юношу, говорила, что захоти - не сможет она обречь его на наказание за чужие касания, что хотела лишь узнать чуть больше о чужом народе. Успокоил он мольбы и слезы свои, и сказал, что нет обычая рабам из тех, что под покрывалом, учиться владеть оружием, один лишь хозяин его жаждет, чтобы из его гарема раб владел навыком стрельбы, да не каждый раб, а только один. Но нет у него таланта, и по тому наказывает его хозяин за неумение, по тому и ходит он ночью тренироваться, чтобы не разочаровать господина своего в следующий раз. И посмотрела королева на белые руки юноши, и увидела на них кровавые полосы, что оставила на выхоленных пальцах, не имеющих права на мозоли, тетива. И увидела она на белых запястьях следы порезов, будто связывали руки юноши струной лютни или лука. И в сочувствии своем опустиась королева на землю рядом с чужим рабом, ища под покрывалом глаза его. И увидела она, что волосы его, при белой коже, темны, и смутное беспокойство одолело её. Скинула она покрывало с юноши, вгляделась в лицо, вечерняя краска на котором смазалась лишь немного. Коснулась волос его, и поняла, что не от рождения темны его волосы - слишком мягкие они для природно черных. И тогда настигло её понимание - её образ отразился в лице раба этого, что прячет лицо под покрывалом. Не зеркальным было сходство черт, но несомненным.
И спросила королева, не принц ли Рабадаш хозяин его, и голос её звенел льдом. И не посмел раб смолчать в ответ на требовательность вопроса её, и подтвердил верность её догадки. Страх овладел им, и явен был королеве, и по тому сказала она, чтобы завтра поутру постарался он быть рядом, пусть и вопреки приказам хозяина, и подал ей знак. Потребует она тогда у Рабадаша, чтобы подарил он ей своего раба, и не посмеет он отказать ей в такой малости.
И знала королева, что будет это последним подарком, что примет она от жаждущего её принца.
И знала она, что это последняя ночь, что проводит она в его дворце.
-
-
06.01.2012 в 12:45Откроетесь?
Заказчик.
-
-
06.01.2012 в 12:50-
-
08.01.2012 в 22:47-
-
09.01.2012 в 19:21